Арина, не веря своим ушам, желчно сверлила мать потухшими от усталости глазами.
— Я так не говорила.
— А как ещё это понимать, мам?! У детей аллергия на Людвига, а ты, вместо того, чтобы отдать его на пару лет в добрые руки, хочешь бросить меня одну с новорожденными!
— Отдать Людика? Кому отдать? — забеспокоилась старшая внучка Юля.
— Не лезь!! — рыкнула на неё Арина и девочка испуганно отступила.
Тамара Львовна не выпускала из рук своего пёсика, который уже нервно поскуливал, мечтая оказаться на полу. Дочь просто не понимала, что именно благодаря Людвигу, этому тщедушному, но ласковому и позитивному псу, ей удавалось в последние годы держаться на краю депрессии, не срываясь в омут беспросветной тоски.
— Ну, что молчишь? Права я, да? Тебе на меня наплевать!
— Как ты можешь так говорить? Уууйй…. Бессовестная! — горько покачала головой Тамара Львовна. — Тебе 35 лет, дорогуша, а всё мама дай, мама дай! Было бы мне на тебя наплевать, так в 18 за порог бы выставила и до свиданья! Я же то образование тебе давала, то сумки без конца с продуктами таскала, то квартиру свою разменяла, чтобы у тебя был первый взнос на ипотеку эту сҏаную!
Тамара Львовна отдышалась, клокоча обидой, и отпустила пса. Судя по усилившемуся возмущению на лице Арины, она принимала помощь матери, как что-то само собой разумеющееся. Тамару Львовну это подхлестнуло:
— А Юлю кто с пелёнок поднимал, не забыла? Не забыла, что она у меня с году до трёх жила, пока вам сад не выделили? Думаешь, легко это — с маленькими? И года не дала мне, чтобы насладиться пенсией!
— Да поняла я уже, что мы тебе в тягость!
— Не в тягость! Но я тоже человек и у меня есть личная жизнь и свои интересы, а не только ты. И здоровье уже далеко не железное! Вас двоих я вырастила, долг свой выполнила, а дальше по мере сил и возможностей. Вот ты моё мнение спрашивала, когда беременела? Ты рожала их осознанно и не для меня, а для себя!
— У меня тогда муж был вообще-то!
— Был да сплыл! Ты прекрасно знала, с кем имеешь дело. Даже я интуитивно чувствовала, что он тот ещё хорёк. А мне тяжело, Арина! Я до самых родов твоих подрабатывала, чтобы тебе было чем платить за ипотеку. В последнее время прям шатает, я вся на таблетках, потому что как и ты, почти не сплю из-за криков детей и нянчу их днём…
— Они орут из-за аллергии!! Всему виной этот чёҏтов пёс! — выпалила Арина. Вообще-то, она всегда любила Людика, но собственные дети были, конечно, важнее.
— Поэтому мы и уезжаем. Я его никому не отдам, он член семьи. Это ты хотела снова стать мамой, не я. Я же долго не протяну в этом дурдоме, у меня слабое сердце. Буду приезжать по необходимости, благо, дорога занимает всего час. А у тебя пока что есть декретные… Я тоже работу подыщу. Да и материнский капитал скоро оформится, платить придётся меньше. И потом алименты от Веника на вас четверых тоже какое-никакое подспорье.
— Не нужна ты мне! Не нужна ты мне вообще! — вконец потеряла над собой контроль Арина. — Кому нужна такая мать-эгоистка? Провалuвай вместе со своим блoxaстым, да поскорее, пока двойняшки вконец не загнулись от его шерсти. Людик! Людик! Иди ко мне, мой мальчик! — вдруг позвала она елейным голосом пёсика и тот прибежал, виляя тонким чёрным хвостиком.
Арина склонилась над ним и зашипела:
— Чтоб ты сдọх! Плохой собака! Гáд, гáд!
— Идuотка… — буркнула себе под нос Тамара Львовна и закатила глаза.
Тем же вечером женщина собрала вещи и они с Людвигом вернулись домой на такси, в родное местечко Свọбоду. Юля, видя это всё, расплакалась. К ней подключились и младенцы.
Осень чистила дорожки от летней пыли спокойным дождём. Блестели умытые, жёлтые листья клёна за окном Тамары Львовны. В квартире тишина. Слышно, как тикают настенные часы. На их циферблате изображён скиталец-пилигрим. Давным-давно их приобрёл муж в Калuнинграде. До сегодня Тамара Львовна не понимала, что он держит в протянутой руке. Держит бережно, прикрывая свободной ладонью. И вот дошло, наконец — это свет, огонёк. Символично! Ведь это эссенция того лучшего, чем может быть наполнена человеческая душа. Это любọвь. То, чего никогда не бывает в избытке… Чтобы не слышать навязчивого тиканья, женщина включила телевизор.
Они не звонили друг другу уже неделю. Тамара Львовна писала Юле смс, но та отвечала сдержанно и кратко. Лишь однажды приоткрыла завесу молчания: «Бабушка, я не могу…» Понятное дело, Арина запретила ей общаться.
Когда дождь прошёл, Тамара Львовна поверила прогнозам синоптиков и отправилась на дачу. Конечно, в огороде и саду давным-давно делать нечего, но чего стоит окунуться в деревенскую безмятежность и благодать. Тамара Львовна и жила бы здесь, но домишко был уж больно жалким и без всяких удобств. До пенсии она всё мечтала, что удастся вложиться в него, чтобы провести газ и воду, пристроить ванную комнату, а теперь уж всё, отплясалась.
Она затопила в доме печь и протёрла кое-где пыль. Сильно убираться не стала. Потом вспомнила, что на крыльцо нападало яблоневых листьев. Вымела. Опять пригорюнилась и села на подсыревшую ступеньку. Эка берёзы сплошь жёлтые у дороги… Красота! А верхушки золочёные вкрай! Прокричал соседский петух. Вот баламут! Ведь время уже третий час, а петухам положено с утра горлопанить. Молодой, видимо, горячий.
Мысли в её голове возникали сумбурно и спокойно, тесно переплетаясь с тем, что видели глаза. Так лучше всего — думать о том, что тебя окружает в настоящий момент. То есть и не думать вовсе, а так… всецело отдаваться размеренному течению дня. В такие часы психика и мозг восстанавливаются, отдыхают. В такие минуты чувствуется, как в такт с тобою дышит земля. Но недолго. Вдруг нахлынут привычные мысли, беспокойные, тягостные и словно плотиной перекроют размеренное течение реки. Всё! Опять двадцать пять! Снова тяжёлые думы ходят по кругу и не замечаешь больше никаких красот.
Людвиг с самого приезда околачивался возле сетки-рабицы на меже с соседями. За нею была собака — огромная и лохматая кавказская овчарка, что на длинной привязи возлежала посреди двора. Людвиг считал себя стоящей партией для первой красавицы на селе и при каждом визите всячески пытался привлечь её внимание. У городского парнишки немало достоинств! Но овчарка проявляла себя дамой чрезмерно заносчивой и надменной, сподобляя Людвига лишь презрительным взглядом чёрных глаз. Экая гордячка! Подумаешь! Через два часа Людвиг сдавался и напоследок хорошенько её облаивал. Больно надо! Дуҏа ты, мол! И вообще, скорее всего, фpuгидная бригантина! На этот раз он отвернулся и нагло порыл землю задними лапками, что говорило о крайнем пренебрежении к даме. Земля отбилась о сетку и Людвиг покинул пост. Тем временем овчарка о нём давно забыла и уж тем более не обижалась: она знала, что в следующий приезд всё повторится вновь.
Тамара Львовна погладила подбежавшего пса.
— Что же я наделала, Людик! Ох, и наговорила гадостей родной дочери, теперь жалею. Ну не виновата же она, что двойня получилась. Тяжело ей, бедной, но я тоже, чай, не железная, верно?
Людик облизывал ей пальцы, но сам так и косился на гордую овчарку, которая наконец-то изволила встать, решив напиться воды.
— Что же делать, Людик? Что делать-то? Сердце у меня не на месте, нет-нет, да и возвращаются мысли к дочери.
Так настал и ноябрь. Место нянечки, где подрабатывала раньше Тамара Львовна, было занято. С поисками работы женщина не продвигалась. Занималась вязанием костюмчиков и носков для внучат. Арина стала иногда брать трубку, но разговоры были натянутыми и длились не более минуты из-за малышей. От нерегулярных приездов матери она отказывалась, но просила передать свои извинения Людику. За грубость. Наконец, удалось поговорить с Юлей, пока девочка возвращалась из школы.
— Бабушка, маме так плохо, если бы ты только знала. Эти мелкие только и делают, что ревут. Я одеваю на ночь беруши, чтобы уснуть, а мама вообще не спит. Она стала ẏжасно злой и орёт на меня просто так. Мне кажется, она их скоро размажет… по стенке… Ну, знаешь, как всякие псuхички швыряют об пол своих детей…
Тамара Львовна долго думала. Можно хотя бы один месяц пожить у них, чтобы Арина пришла в себя. Всё-таки дочь и внуки… Совесть грызла её денно и нощно. Она переговорила с Аришей. Та обрадовалась и даже сказала «прости, мам, я была слишком груба». Как бальзам на душу! «И ты меня, Ариш, прости» — прошептала в трубку Тамара Львовна и принялась собирать в дорогу самые необходимые вещи.
— Гулять с ним надо два раза, ну ты же знаешь. Корма хватит больше, чем на месяц, и если у тебя там косточки будут со стола или ещё чего, знай, что он часто не брезгует.
Тамара Львовна с тяжёлым сердцем передала Людика подруге — Надежде Филипповне.
— Людик, мальчик мой, не обижайся. Я буду к тебе приезжать. Потерпи месяцок…
Она поцеловала пса в макушку, смахнула слезу и отправилась на остановку. Людвиг долго отказывался отходить от входной двери Надежды Филипповны. Он всё поскуливал и смотрел на ручку: ждал, что она опустится вниз и за ним возвратится хозяйка.
