Юра, выбрав жену вместо матери, через два года столкнулся с непреодолимым чувством вины и одиночества. Оставшись без поддержки, он получает письмо от матери, которое раскрывает перед ним горькую правду и заставляет переосмыслить свои поступки.
Юра набирал номер матери вновь и вновь, но ему отвечали холодно, неизменно: «Номер более не обслуживается.» Он не звонил ей два года. Жена поставила перед выбором — она или мама. И он выбрал жену.
— Номер более не обслуживается…
Юре сковало дыхание, а под белой рабочей рубашкой выступил холодный пот. Через сквер, где он присел, проплыла толпа смеющихся подростков. Юра взглянул на них, как одичалый, словно не понимал кто он и где находится и зачем вообще это всё: жизнь, смех, радость, беззаботное время… Письмо лежало на его коленях. На конверте крупными буквами красиво выведено имя: «Юре.» И точка. Мама всегда и везде ставила точки. Юра его уже распечатал. Оно не было ранее вскрыто, значит, сестра не прочла. Мать исписала две страницы своим идеальным каллиграфическим почерком, но без завитушек и прочей мишуры — так писали примерные советские отличники: каждая буква одна к одной, всё чётко выверено, без единой помарки. Письмо начиналось со слов: «Милый Юра, сынок. Если ты читаешь это письмо, значит, меня больше нет…»
Юра хрюкнул на этом моменте. Он хотел удержать слёзы, но по мере дальнейшего чтения ему это не удалось.
В тот день он не думал о матери. Вышел на обед, чтобы перекусить шаурмой. Он уже предвкушал как будет поглощать сочное прикопченое мясо, переложенное капустой, помидором и огурцом, щедро сдобренное изумительным соусом — фирменной фишкой шаурмана-таджика. Он оторопел возле вращающихся дверей ТЦ — показалось, что из них вышла в сторону улицы его мать, которую он не видел два года. Коричневая ветровка, чёрные волосы, чуть волнистые, не доходящие до покатых плеч, грузная походка полной женщины, уставшей от работы и быта… Один в один его забытая мать. Она мерещилась ему три последних месяца то тут, то там и снилось пару раз, что мать то собирает вещи, готовясь уезжать куда-то, то будто маленький он и ищет у неё защиты от недругов, а мама не помогает, она грустная, отстранённая, она просто сидит и это так на неё не похоже, что Юре до паники страшно оставаться в этом мире одному, без её уверенной защиты. А ровно три месяца назад в кровать Юры пришёл то ли хорёк, то ли крыса. Зверёк был избитым, таким несчастным, он жался к Юре своим тёплым полулысым тельцем и он был неприятен Юре, но жалость одержала верх над брезгливостью — Юра позволил ему свернуться бубликом на подушке, впритык к его голове, и зверёк мирно лежал и дышал, не было сил у этого зверька на большее. И вдруг осознал Юра, что у них в доме нет ни крыс, ни хорьков, и когда он подумал об этом в тёмной комнате, то всё исчезло, осталась только тёплая выемка на подушке около его головы и Юра готов был поклясться, что ему это не приснилось. В ту ночь жена уже заснула, а Юра полез в телефон и рука сама отыскала фотографии где он и мать, где они ещё семья, живут вместе, не в ссоре. Он не знал что и думать.
Замешкавшись около выхода из ТЦ, Юра хотел было догнать её, ту, что показалась ему матерью, но услышал как курьер спрашивает у охранника:
— На каком этаже бытовая техника, не подскажете? У меня доставка.
— На третьем, — важно ответил тот.
— Я там работаю, — вмешался Юра и оторвал взгляд от двери, — кому доставка? Может мне?
У него было предчувствие. Курьер с сомнением прочёл надпись на пакете.
— Сёмину Юрию.
— Это я, — протянул руку Юра.
— Паспорт, пожалуйста, — не спешил курьер.
Юра похлопал себя по груди и достал из нагрудного кармана паспорт. Расписавшись в получении, Юра вышел на улицу и отошёл в сторону. Улица шумела: болтовня прохожих, жужжание машин… Он разорвал пакет — там была записка от сестры.
«Мама умерла 12 июня. Просила передать тебе письмо. Не смей мне звонить — не отвечу. Ты был и останешься для меня предателем.»
12 июня! А сегодня уже 15 сентября! Целых три месяца ему не сообщали!
У Юры застучало в висках, желудок скрутило до тошноты и его повело в сторону, он едва не хлопнулся в обморок, но помогло то, что он уткнулся спиной в пыльную и рыжую стену торгового центра. Мама умерла! Его мама, его мать… тот человек, который подарил ему столько любви, столько верности, преданности и защиты… Тот человек, которому Юра, дабы поддержать жену, крикнул: «Я тебе больше не сын!»
Юра и думать забыл о шаурме, капучино и голоде, который мучал его последние два часа. Сходу поверить в такое невозможно… Он не решился открывать письмо здесь. Дошёл, ничего не видя, до сквера. Сел. Долго не решался и наконец вскрыл конверт.
«… значит, меня больше нет. У меня рак, четвёртая стадия. Сегодня ощутила неожиданный прилив сил и решила написать тебе, пока рука способна удерживать ручку. Знаешь, говорят, что такой резкий скачок сил в моей болезни верный признак близкого конца.
Юрочка,не вини себя. Сколько раз я набирала твой номер и сбрасывала до начала Гудков! Мы оба — ты и я — заложники гордости. Даже сейчас, икогда я пишу эти строки, гордость не позволяет мне позвонить тебе. И ты не звонишь. Возможно, ты обо мне и не думаешь, возможно, тебе всё равно, но ты мой сын, мой ребёнок и я не могу перестать тебя любить.
Прости, что не смогла найти общий язык с твой женой, я была не права местами но и она не самый простой человек. Прости меня за те пробелы, которые я допустила в твоём воспитании, я растила вас одна как могла, наверное, я была плохой матерью, раз ты так легко от меня отвернулся. Получила что заслужила. Ты наказал меня, сынок. Теперь уже достаточно. Прости.
Как хотела бы я перед смертью дождаться чуда и услышать твой голос… »
Юра рыдал, заткнув рот кулаком. Он никогда не считал себя недолюбленным или обделенным вниманием. Мать всегда находила время, чтобы поговорить с ним , утешить, выслушать, дать совет. Она берегла их с сестрой как волчица. Когда в пятом классе двое одноклассников вздумали его травить, она отловила одного из них на улице и приставила к уху перочинный нож : «Ещё раз тронешь Юру, и я отрежу тебе правое ухо, понял?» Мать отвела Юру в секцию карате и сама всегда учила его, что нужно сражаться, стоять до последнего, не показывать врагам свою слабость, но лишь силу, смелость и, если надо, отчаянность.
-Ты всегда успеешь стать слабаком, для этого ничего не требуется. За всё остальное нужно уметь бороться.
Юра вжал телефон в ухо и, ожидая гудков, говорил мысленно:
— Я звоню тебе, мама, пожалуйста, возьми трубку. Прости, что оказался таким слабаком. Я исправлюсь и пусть это письмо окажется шуткой!
В трубке гнетущая тишина, как в гробу, как в чёрном ящике, а потом…
«Номер более не обслуживается.»
— Нет! Нет! Я не верю! — кричит Юра и набирает мать вновь и вновь, но ему неизменно отвечают: » не обслуживается. Не обслуживается. Не обслуживается!»
Сдавшись, он позвонил и сестре, но та без всяких приветствий крикнула:
«Пошёл в ж… , козёл!» — и бросила трубку.
Он отпросился с работы и поехал домой. Встал, как столб, на пороге — не снимал ни куртки, ни обуви. Силы иссякли. Жена Алиса отступила. Она была на больничном с ребёнком, сидела дома.
— Ты чего так рано? Случилось что-то? Юр?
Юра посмотрел на неё неприязненно. Никак не мог выговорить те слова.
— Мама умерла.
— Что? — взялась за сердце Алиса и Юре был неприятен этот притворный жест — как будто ей не всё равно. — Тебе сестра позвонила? Когда похороны?
— Это случилось три месяца назад.
— И тебе не сказали? Хороша семейка! Не зря мы…
— Заткни рот! — огрызнулся Юра. — Не смей больше заикаться о моей семье.
Успокоившись и посовещавшись, решили ехать к сестре. Вся бывшая семья Юры жила в другом, областном городе. Сразу выехали.
Юра гнал по дороге, как сумасшедший, как будто мог ещё куда-то успеть. Зло разбирало его на всех: на себя, жену, отдельных родственников, но более всего на сестру. Они ворвались в ту квартиру, где ранее жила мать — теперь там обитала сестра. Юра метал молнии, он был не в себе, весь на эмоциях.
— Ты должна была меня уведомить! Ты должна была сообщить, что мать болеет! Какая же ты гнида!
— Я тебе должна? — краснела сестра, враждебно глядя на перекошенного от ярости Юру. — Я тебе ничего в этой жизни не должна! Это ты должен был общаться с матерью! А ты рохля, подкаблучник! Променял мать, которая тебя вырастила, на эту стерву!
— Я бы попросила!.. — начала возмущаться Алиса.
— Не лезь! — оборвал её Юра и вернулся к сестре: — Это другая ситуация! Ты должна была сказать!
— Да какое тебе дело? Ты же орал, что больше для неё не сын! Ах, обидели его Алисочку! Бедная девочка! Вся из себя ранимая, оскорблённая! Гнобили тут её, видишь ли! Вот и живите дальше! Эй, ты! Помнишь хоть из-за чего именно ты поставила ультиматум Юре?
— Помню! — отозвалась Алиса.
— О, видишь? Она даже не раскаивается, ей на нашу мать наплевать. Жила тут, как свинья, никогда за собой не убирала, не готовила, сидела день и ночь надутая, а как мать замечания стала делать, так всё — враг номер один! Да ещё и квартиру отказалась в последний момент ради вас разменивать, какая плохая!
Юра прекрасно помнил ту ситуацию. Во-первых, мать отказалась брать кредит на свадьбу и молодым пришлось просто расписаться, потому что родители Алисы тоже встали в позу: почему одни они должны тратится? Поженились и стали жить у Юры. С матерью. Во-вторых, Алиса личность довольно нелюдимая, но мать поначалу пыталась её разговорить и так, и эдак, хотелось ей установить дружбу с невесткой. Но Алиса, как с учёбы возвращалась, закрывалась в комнате и не выходила оттуда, пока не приходил с работы Юра. Молчаливая она и о чём с ней говорить, мать Юры даже не знала. Когда ребёнок родился, то она лишний раз и на улицу с ним не выходила — тяжело коляску тащить. К плите приготовить что-то Алиса никогда не подходила, а убирала иногда только в своей комнате, хотя вещи их по всему дому валялись. Алиса говорила, что у неё послеродовая депрессия и частенько устраивала мужу скандалы за закрытой дверью, пинала при этом ногой детскую кроватку, отчего ребёнок заходился криком. Мать под шумок проникала в комнату и уносила от них внука, чем только бесила Алису: лезет, видите ли, в их жизнь. Мать Юры старалась помочь: после работы заглядывала к ним в комнату с внуком поиграть, спросить как дела у них, чем весь день занимались, а Алиса, обнаглев, фыркала:
«Что вы меня всё время одно и то же спрашиваете? Чем мы можем здесь заниматься? Надоело каждый день вам отчитываться. Скорее бы съехать».
Юрина мать и перестала спрашивать, лишь цветы забрала с подоконника, которые Алиса заморила, не поливая. Обещала она им размен квартиры, чтобы молодая семья взяла себе ипотеку, а ей бы и однушки хватило, да с каждым днём её решимость таяла. Однажды к ним в гости заехала родственница и сказала:
«Ой, что-то грязно у вас, всё валяется.»
Мать и ответила, не таясь, надоело ей всё. Хотелось и пристыдить невестку, и на место поставить.
«А как иначе? Я же тут одна за всех, Алиса не прибирается, не готовит, у неё, видите ли, ребёнок маленький. Я в своё время отдельно от родителей жила и всё успевала, а эта…»
Тут выскочила из своей комнаты Алиса и как давай орать на свекровь, какими только ругательствами она её не крыла, не стесняясь постороннего человека. И такая она, оказывается, и сякая, самая ужасная свекровь в мире. Перессорились в пух и прах. Юра домой вернулся — жена в истерике. Он и понять ничего не успел, а она его по щекам хлоп-хлоп:
«Требуй у матери размена квартиры! Пусть исполняет уже обещание! Не могу я больше с ней жить!»
Оскорблённая мать же окончательно и бесповоротно решила, что квартиру она разменивать не будет, что невестка этого не достойна. Потребовала уходить на съём. Съехали. Тут-то и сказала Алиса выбирать: или она с сыном, или мать.
«Выбирай, Юра, с кем общаться будешь. Или со мной порываешь, или с ними всеми. Сестра у тебя тоже змея, настраивает против меня всех.»
Юра чувствовал себя глубоко обиженным. Родная мать его выгнала! Значит…
«Значит я тебе больше не сын! Номера ваши я заблокирую — даже не пытайся звонить!»
Юра сдержал слово лишь отчасти: общаться и впрямь прекратил, но, остыв, разблокировал номер матери. Ждал, что всё-таки позвонит… И обдумал он всё, и раскаялся, да гордость мешала идти на примирение первым. И теперь он стоял перед сестрой и прекрасно знал, что сам во всём виноват, и видел стены этой злосчастной квартиры, в которой он вырос, и те картины, что были на стенах, и светильники, и крючки для верхней одежды, и мебель — всё напоминало ему мать и ту боль, что он ей причинил.
— Уходите, не хочу я с вами разговаривать. Не заставляйте меня вызывать полицию, — говорила сестра.
— Как бы не так! — подала голос Алиса, — вообще-то половина квартиры Юрина!
— А вот выкуси! — показала ей дулю золовка, — мама завещала её мне, я уже вступила в наследство.
Алиса прямо-таки задохнулась от возмущения.
— Не нужна мне квартира, — сказал Юра. — Наташа, я по-хорошему, просто поговорить хочу…
— Как это не нужна! — опять встряла Алиса, — мы на съёме живём, не забыл?
Юра побледнел, но не успел ответить — вышел муж сестры, который до последнего не хотел вмешиваться.
— Вон отсюда. Выходите. Уводи отсюда свою мерзкую … — и он укрыл Алису отборными оскорблениями, — … чтобы и духу здесь больше не было от этой змеи. Загубила женщину раньше времени и ещё чего-то хочет тут! Знаешь, как она убивалась? Знаешь, как нервничала? Вон отсюда, вон, вон.
И он вытолкал обоих за порог, закрыл дверь. Алиса дрожала от унижения. Юра не двигался с места.
— Юра, ты почему молчал? Почему не заступился за меня? Ты слышал как он меня обзывал?!
Юра ничего не ответил — сел на грязную лестницу и заплакал. Алиса совсем растерялась. Потом уже, едучи в машине домой, Юра сказал холодно:
— В том, что произошло, есть огромная доля твоей вины. Да, я тоже виноват, но ты больше всех. Как мне жить с тобой после этого?
— Окончательное решение было только за тобой, не надо сваливать на меня ответственность. Виноватых здесь двое: это ты и твоя сестра. Она должна была сообщить нам! Именно должна!
— Какая же ты всё-таки…
Они ругались половину пути и в конце концов Юра вообще перестал ей отвечать. Он замкнулся и делал вид, что Алисы здесь нет.
Юра перестал приходить домой. Где он ночевал, Алиса не знала. На телефон тоже не отвечал. Так прошёл почти месяц. От развода Юру останавливали две вещи: бытовая неустроенность и маленький сын. Он всё же вернулся в семью… Он стал отстранённым и холодным, не проявлял по отношению к Алисе никакой любви. Велика была его скорбь о матери. Алиса, напротив, не чувствовала никаких сожалений по поводу свекрови, только мужа ей жалко: эта зараза, его мать, даже напоследок умудрилась всё им испортить.
Юре по-прежнему иногда кажется, что он видит на улице маму. Она пройдёт мимо, совсем его не замечая. Она словно фантом… Юра, не сразу осознавая, обернётся — а её нет. Вчера он увидел её в электричке: мама сидела и безучастно смотрела в окно. На станции вошла целая толпа. Юра протиснулся между ними, его сердце сковало железным прутом… Он чуть ли не упал ей в ноги… Нет, это другая женщина. Это и не могла быть она.
Иногда, по старой привычке, он звонит матери. Пусть будет хотя бы шипение, пусть вырвется хоть один гудок из темноты, однако…
«Номер более не обслуживается», — скажет по-обыкновению кто-то искусственный.
— Я её сын! Мама, мама, услышь меня!
«Не звоните больше по этому номеру. Радуйтесь — у вас осталась жена.»
